Ведьмы на Лысой горе
О книге "Ведьмы на Лысой горе"
Была у мужика жена-ведьма. Только наступит глухая полночь, проснется он, а жены возле него и нету, оглядится он кругом, хата на крючок заперта, сенцы на задвижке, а ее нету. Он и думает себе: “Давай-ка выслежу”.
Прикинулся раз спящим и дождался полночи. Жена встала, засветила каганец, достала с полки пузыречек с каким-то снадобьем, взяла черепочек, влила туда из пузырька того снадобья, насыпала сажи, размешала, положила серы и купоросу, сбросила с себя сорочку, положила на постель, накрыла ее рядном, а сама помазала себе мочалкой с черепочка подмышками, да и вылетела через устье печи в трубу.
Поднялся мужик, намазал и себе подмышками, сам тоже вылетел вслед за ней. Летит она, а он за ней. Пролетели они уже все села и города, стали к Киеву подлетать, как раз к Лысой горе. Смотрит мужик, — а там церковь, возле церкви кладбище, а на кладбище ведьм с ведьмаками и не счесть, и каждая со свечкой, а свечки так и пылают.
Оглянулась ведьма, видит — за ней муж летит, она к нему и говорит:
— Чего ты летишь? Видишь, сколько тут ведьм, как увидят тебя, и дохнуть тебе не дадут — так и разорвут тебя в клочья.
Потом дала она ему белого коня и говорит:
— На тебе этого коня, да скачи поскорей домой!
— Сел он на коня и вмиг дома очутился. Поставил его у яслей, а сам вошел в хату и лег спать. Утром просыпается, глядь — и жена возле него лежит. Пошел он тогда к коню наведаться. Пришел, а на том месте, где коня привязывал, воткнута возле сена большая верба с ободранной корой. Вошел в хату и рассказывает жене, что вместо коняки стоит один лишь дрючок.
— Возьми, — говорит жена, — этот дрючок и спрячь его в сарай под навес, а то как увидят ведьмы, будет тебе горе, а ночью встань да выбрось его через порог, тогда ничего не будет.
Лег он на следующую ночь спать, а в полночь проснулся и пошел в сарай. И только выкинул вербу за порог, а из нее враз конь сделался и как загремит копытами, как загремит по улице, и кто его знает, куда он и скрылся.
Выгнали раз мужика на панщину, а был мужик очень бедный, может и был у него один только хлеб отрубяный. Пошел мужик отбывать свою панщину в лес, собирать, валежник. Проработал там, может, за полдень, захотелось ему есть, собрался он полдничать, взял хлеб отрубяной да подумал про себя: «Нет, лучше повешу его на сучок, пускай висит, а как управлюсь, то перед тем, как домой идти, и поем хлеба».
Наложил, сколько надо было, валежнику на дроги, подошел к хлебу — нету хлеба. Жалко, да делать нечего. Воротился домой голодный. А тут святой Юрий начал скликать к себе разное зверье да расспрашивать, кто что за день делал. Один говорит, что у мужика, мол, свинью задрал, другой — телушку съел… Каждый про свое рассказывает, подходит под конец волк и говорит:
— А я, святой Юрий, съел у мужика отрубяной хлеб, который на суку висел.
— Как же ты мог так бедного мужика обидеть? У него только один кусок отрубяного хлеба и был, а ты его съел! Ты нехорошо поступил, ты бедняка обидел, ступай теперь к тому мужику работать — и за то, что ты съел у него хлеб, иди да отслужи ему три года!..
Вот и пошел волк к мужику отслуживать: обернулся хлопцем, приходит и просит:
— Дядько, возьмите меня к себе в работники, вы мне ничего не платите, я буду у вас только за хлеб работать.
— Да у нас, сынок, нечего работать, нам и самим-то есть нечего.
— Да я уж у вас останусь, платы мне никакой не надо, а на хлеб кое-как и сам небось заработаю.
Вот баба и говорит мужу:
— Что ж, муженек, хотя много он и не заработает, а хлеб-то все же отработает. Давай его возьмем.
Взяли они хлопца к себе. На другой день нашел хлопчик где-то три старых гвоздя, раскалил их в печи, взял у хозяина молоток (уж какой у такого хозяина мо лоток-то был!..), разогрел гвозди и ловко сковал три ножа.
— Нате, хозяйка, отнесите их на базар, сколько да дут, за столько и продадите, а все, может, на хлеб заработаете; да и железа кусок мне купите, я буду ковать.
Вынесла хозяйка и сразу же продала, — купили, ни кто и не торговался. Купила она хлеба, взяла и железа, и сделал он из него ножей уже больше. Продала она их, купила железа еще больше, и сковал он из него плуг, — продали его. Потом постарался, потрудился, выстроил себе кузницу, накупил инструмент, кует плуги, рала, все… Начал мужик богатеть, по ярмаркам разъезжает, продает то, что батрак сработает.
— Я ж тебе, муженек, говорила, возьмем хлопца, а ты все не хотел, а теперь сам видишь, какую он нам в нужде службу сослужил; этак с его помощью и век можно прожить.
Начал батрак уже и хозяина к работе кузнечной приучать, начал и тот плуги ковать. Завелось у них денег еще больше, чем было.
Вот увидел хлопец старую собаку, которая жила у хозяина, она уже и не лаяла, и говорит хлопец:
— Дядько, а знаете, я из Рябка молодую собаку сделаю, хотите?
— Сделай, — говорит и посмотрел на хлопца, пожал плечами, думает, что тот дурит.
Схватил хлопец пса за хвост и потащил в кузницу; кинул его в горн, прожег, положил на наковальню, ударил раз — и стал пес молодой, красивенький; бегает он по двору, лает, радуется. Приходит хлопец к хозяину и говорит:
— Ну, что, дядько, похож этот на вашего старого? Тот посмотрел, видит — его Рябко молодой, и сильно удивился. Принялся тогда кузнец и за мать хозяина, а была она старая-престарая баба, — разогрел ее, ковал, нагревал, снова ковал — и сделалась из нее молодая дивчина, лет восемнадцати. Узнали тогда об этом люди, разошелся по всему свету слух, что есть-де такой кузнец, из стариков молодых выковывает.
Начали к нему везти со всего свету стариков да ста рух; везет и король свою жену престарелую, чтобы сделать ее молодой; а там пан везет мать, а тот отца; и едет всяк, каждый хочет молодым сделаться.
Хлопец всех перековывал, никому не было отказа, да только хозяина своего он не обучил, как из старых делать людей молодыми. Хозяин только кузнечную работу и знал. И немало-таки денег у него завелось, и тот дядько не бедовал уже.
Отбыл хлопец свой срок, полных три года, собирается домой уходить, а дядько его не пускает, просит, чтобы остался.
— Нет, — говорит, — мне нельзя уже у вас быть, пойду; хватит с вас, да только вот что, дядько, станут к вам разные люди приходить, когда меня не будет, станут просить, чтобы вы из старых делали молодых, но за это дело вы не беритесь, этого вы не сумеете.- И хлопец ушел.
Вот приходит раз к мужику пан, приводит отца, просит, чтобы из старика сделал отца молодым. Божится мужик, что не умеет, но такое уже мужицкое дело — коли не послушает пана, то все одно голову снимут. А пан все пристает:
— Скуй мне молодого отца!
И пришлось все-таки тому ковать: понес его в кузницу, кинул в огонь — он весь и рассыпался пеплом. Пристают к мужику, таскают его. Начали судить и присудили мужика повесить. Вот поставили на площадь виселицу и повесили мужика; а когда мужик уже умер и все разошлись по домам, подходит тот хлопец к виселице и говорит:
— А ведь я же вам, дядько, говорил, чтобы не брались вы за то дело, которого не знаете!
Взял он, снял дядьку, послал его в кузницу, чтоб опять ковал, а вместо него куль соломы повесил. Пришли на другой день снимать мужика, а там вместо него — куль соломы висит. Они — к кузнице, а тот кует. Они опять его на виселице повесили, а тот хлопец пришел снова, снял мужика, отпустил его домой, заставил ковать, а на место его прицепил колоду. Пришли снимать мужика, а там — колода. Они к кузнице — мужик там кует. Забрали они его опять, потащили снова на виселицу, повесили; а хлопец пришел, снял опять своего хозяина, отпустил домой и сказал:
— Смотрите, как только кто на пороге кузницы покажется, то, что бы у вас в руках ни было, бросайте прямо ему в рожу — ничего не будет, никто не подойдет, не тронут вас.
И пошел себе мужик домой, никто его с той поры больше не трогает, и я его видел — бричку у него вчера чинил.
